Старики
Как-то, в
поисках сюжетов для очередной фотовыставки, бродил я по берегу Печоры
в окрестностях села Мутный Материк. Была поздняя осень, которая в этих
широтах приходится на конец сентября. Уже давно опали листья и улетели
птицы. Кое-где, в ложбинках, лежал не растаявший све-жий снежок и
берег был тих и пустынен. И только тонкий, как паутинка, ледок,
образовавшийся у самого берега за ночь, теперь, подтаяв на осеннем
солнце, медленно кружась плыл по реке, издавая при столкновениях
особен-ный, никогда не слышанный раньше звук: что-то похожее и на тихий
хрустальный перезвон, и на шелест, и на шепот. Это шла шуга. Так
называют местные жители осенний ледоход.
Домики,
срубленные из лиственницы, потемневшей от дождей и времени, беспорядочно
разбросанные тут и там по высокому берегу, покосившиеся заборы,
поленницы дров у самого берега, вытащенные на прибрежную гальку моторные
лодки, сама Печора, в своей сдержанной и суровой красоте, давали массу
сюжетов. Я медленно шел вдоль берега, беспрерывно клацая затвором
камеры и уже собирался уходить, когда невдалеке, под берегом, увидел
темную бесформенную массу. Это были корни подмытого когда-то водой
дерева. Вернее двух деревьев, которые так переплелись корнями, что
даже долгое путешествие по воде, песчаным отмелям и камням, не
смогло их разъединить. Они лежали рядом, почерневшие от невзгод,
без сучков и веток, но в их трогательной близости и мертвом
сплетении могучих корней было что-то почти человеческое, что
заставило меня вспомнить старую историю, свидетелем которой я был в
детстве.
Жили мы
тогда в Башкирии. Сначала в маленькой деревушке в пятнадцать
дворов, а потом переехали в центральную усадьбу колхоза- деревню
Воздвиженка. Соседями нашими, или, как говорили в деревне, шабрами,
оказалась супружеская чета учителей-пенсионеров. Они уже давно не
преподавали, но все – и дети, и старики, называли их по
имени-отчеству и при случае охотно и бескорыстно помогали им чем
могли. Хозяйство, по деревенским меркам, у них было мизерное:
небольшой палисадник с парой яблонь и кустами малины, на задворках
огород с несколькими грядками, да десяток кур в сарае. Жили они на
свою ничтожную пенсию, да благодаря помощи соседей и бывших
учеников, в которых значилось практически все взрослое
население.
Не думаю, что
кто-то специально рассказывал мне тогда их биографию, но, видимо, из
разговоров взрослых я знал, что жили они раньше в Ленинграде и там
закончили институт, а потом работали в школе, преподавая иностранные
языки. Но потом началась война с финнами и они оба были на фронте.
А потом новая война – с фашистской Германией, которую они тоже
прошли вместе от начала до конца. Не знаю, что привело их в нашу
глухомань – сталинские репрессии или призыв партии и долг
коммунистов, а может последствия какой-то трагедии, так как у них не
было ни детей, ни каких бы то ни было родственников. Но, вскоре после
войны, они поселились в нашей деревне и теперь доживали здесь свои
дни.
Меня всегда
поражало их удивительное сходство. Были они оба худощавы, с одинаково
серебристыми волосами и по-детски лукавым блеском одинаково голубых
глаз. Да и говорили они, повторяя друг за другом полюбившиеся
фразы. Потом, я много раз замечал это за другими людьми, прожившими
вместе не один десяток лет. Одинаковые условия жизни и постоянное
общение, формируют у них одни и те же привычки, образ мыслей и
поведения.
Нравы в
деревне просты, а часто грубоваты. Помню, взрослые, нередко за
глаза подшучивали над стариками, наблюдая их трогательную заботу
друг о друге. И когда одному из них случалось заболеть, второй
всегда находился в сильном волнении и старался ни на минуту не оставлять
больного, окружая его постоянным вниманием.
Но настал
день, когда после очередной болезни, глава этой маленькой семьи
подняться уже не смог. Колхоз и школа помогли с похоронами,
соседи и ученики – с поминками. Посидели, как водится, выпили по
три рюмки и разошлись. А хозяйка осталась одна. Никто не видел,
чтобы она плакала или причитала и бабы потихоньку осуждали ее.
Она не рыдала над покойным мужем, не падала на гроб, а тихо сидела
и гладила его холодную руку, как привыкла это делать за долгие дни
его болезни, а когда все закончилось,
пошла на кладбище и повесилась у его могилы.
|